Мир Русской Избы
В мире человека Древней Руси все живет: реки текут, ветры дуют, солнце всходит и заходит, холмы вздымаются, дороги вьются и ведут, валы и стены защищают, ворота и двери пропускают. Весь мир действует. Рукотворное здесь не отделено от природного, не противоречит ему. Все искусственное лишь дополняет и усиливает естественное.
Весь мир распадается на свое и чужое, освоенное и неосвоенное, мирное и опасное. Потому в воротах обязательно стоит идол, а стена дома, ограда двора, села, города, да и сама одежда человека — оберег и защита. Человек в мире не хозяин. Он сюда приходит лишь на малое время и уходит из него. В лесу хозяин медведь (в большинстве лесных народов), в доме — домовой, в овине — овинник, в бане — баенник. Человек же лишь временно всем пользуется.
Да и сам дом живой: стоит сруб на пнях — лапах, дверь — пасть его, а окна — глаза. И как у всякого живого есть у дома “перед” и “зад”. Недаром ведь, фронтон дома — чело, а украшения на лицевой части дома — наличники. И “перед” лучше “зада”. Благой путь лежит через ворота, к которым дом обращен передом. А неправый путь, путь лихих людей — путь “задами”.
Не только “перед” и “зад”, но и все окружающее пространство воспринималось человеком неоднозначно. В самый ранний период определились для него стороны света. Так сказочные ветры дуют “на все четыре стороны”. А сказочные дороги расходятся от перекрестка “на три стороны” (не считая той, которая к перекрестку привела). Потому и идолов на Руси часто делали с четырьмя ликами.
Время и пространство еще были нераздельны. Восток (место восхода солнца) соотносился с весной (букв.: время, когда весело). Запад (место, где солнце западает за озор, оглядь, как называли горизонт) — с осенью (время падения — хлебов, листьев, дождя). Лето (букв.: слабое, мягкое) — с югом (блестящий). А зима (букв.: время снега) — с севером (так первоначально называли холодный ветер).
При этом безусловно предпочтительной стороной оказывался восток. А юг и север часто именовали по солнцу “полднем” и “полночью”. А при обращении лицом на восток север оказывался слева. Недаром общий индоевропейский корень seu — сегодня переводят как левый ( исследователи связывают его со словом “север”).
Странными, с точки зрения современного человека, были у древнего русича понятия “верх” и “низ”. Так север и запад находились не только слева сзади, но и внизу. Считается, что такое ощущение пространства пришло на Русь с севера. Здесь, у поморов плавание на север или запад воспринималось как спуск. А “когда поморы возвращаются океаном из Норвегии или с о. Новой Земли, то говорят, что идут вверх, в Русь”. Да и движение, перемещение в пространстве осмысливалось по-разному. Наиболее сакральным считалось круговое движение. Оно встречается в качестве обязательного почти во всех обрядах. При этом предпочтительней было движение слева — направо, по ходу солнца — посолонь.
Любопытно, что притоки рек, этих лесных дорог, назывались в древности обратно к теперешним обозначениям. Так Десной (десница — правая рука) назывались теперешние левые притоки, а Шуей (шуйца — левая рука) — правые. Сегодня мы называем притоки реки относительно ее течения. В древности, видимо, важнее было начало, исток и при определении притоков обращались к нему.
Даже в цветовом отношении стороны света виделись неодинаково. Так восток воспринимался синим, юг — красным, запад — белым, а север — черным. Потому Белая Русь — западная, Черная Русь (Московская) — северная, а Червонная (красная) — южная.
При таком ощущении мира дом человека просто не мог безразлично относиться к странам света, к движению солнца. Уже ранние полуземлянки и более поздние наземные дома восточных славян делались прямоугольными в плане и обращены были “на лето”, на юг входом. С севера же к дому пристраивалась печь. Позже вход переместился на восток, оставив на юге лицевую, парадную, уличную сторону дома. Да и печь “вошла в дом”, расположившись в печном углу.
Сегодня, при исследовании древних культур, мы часто навязываем им свои современные понятия. Так для того, чтобы разобраться в какой-либо структуре, современный человек начнет выделять главное, устанавливать некую иерархию частей, которую мыслит вертикально: “что-то главнее чего-то”. Но такое ощущение структуры мира вовсе не изначально. На Русь оно приходит, вместе с христианством, где этическая иерархия ценностей жестко накладывается на общее восприятие мира. Морально ценностным, а значит и встроенным во всеобщую иерархию, оказывается любая, даже самая незначительная часть окружающей действительность.
Но в древних культурах открывается нам иное. Здесь все расположено рядом, ничего не главнее. Нет иерархии духов, они равны. Дом, двор, деревня, село, город не рассматривались иерархически стоящими друг над другом. И жизнь свою человек выстраивал так, а не иначе не потому что указами “сверху”, “из города”, “из столицы”, а потому что иначе все, что рядом смешивается, нарушая издревле установленную гармонию. Белобог не главнее Чернобога, а икона в красном углу не важнее печи. Потому все мыслимые дома — царский терем и крестьянская изба, собачья конура и скворечник создаются по единому образцу. Главным здесь было создание внутреннего, жилого, “своего” пространства.
Но любое обособление требует имени. Иногда имя возникает по границе, что отделяет “то” от “этого”. Так получил имя город — “то, что огорожено”. Чаще же имя возникает от центра того мира, который хотят назвать. Так получила имя изба. Древнерусское “истъба” (дом, баня) считают заимствованным из древневерхненемецкого языка, где stuba — “теплое помещение, баня”.
Так центром домашнего мира провозглашается огонь. Не случайно настоящий хозяин избы, домовой, живет под печью. И при переезде в новый дом нужно обязательно перенести из старого горящие угли, а вместе с ними и домового. По сути, домовой — это дух домашнего огня. Недаром во многих индоевропейских языках слово огонь созвучно словам род, середина, центр, таинство, жизнь, богатство, чистый.
Типичный русский дом состоял из теплого, отапливаемого помещения и сеней. Сени, прежде всего, отделяли тепло от холода. Дверь из теплой избы открывалась не сразу на улицу, а в сени. Но еще в XIV веке слово “сени” использовалось чаще при обозначении крытой галереи верхнего этажа в богатых теремах. И лишь позже так стала именоваться прихожая. В хозяйстве сени использовались как подсобные помещения. Летом в сенях было удобно спать “на прохладе”. А в больших сенях устраивались девичьи посиделки и зимние встречи молодежи.
В саму избу вела низкая одностворчатая дверь, вытесанная из двух-трех широких пластин твердого дерева (преимущественно дуба). Вставлялась дверь в дверную колоду, составленную из двух толстых тесанных дубовых плах (косяков), вершняка (верхнего бревна) и высокого порога.
Порог в быту осознавался не только как препятствие для проникновения в избу холодного воздуха, но и как граница между мирами. И как со всякой границей, с порогом связано множество примет. При входе в чужой дом полагалось остановиться у порога и прочесть краткую молитву — укрепиться для перехода на чужую территорию. Отправляясь в дальнюю дорогу, следовало немного молча посидеть на лавке у порога — проститься с домом. Повсеместен запрет здороваться и прощаться, разговаривать друг с другом через порог. Для успешного первого преодоления границы дома кладут на порог ребенка, который только что родился или сразу после его крещения. В свадебном ритуале жених и поезжане (участники свадебного поезда), приехав за невестой, должны перепрыгнуть через порог ее дома, не касаясь его ногами. Невеста же, входя в дом жениха после венчания, должна немного постоять на пороге. При выносе из дома граба с покойником им три раза ударяли о порог — человек прощался с домом.
Избяная дверь отворялась всегда в сени. Это увеличивало пространство теплой избы. Сама же форма двери приближалась к квадрату (140-150 см Х 100-120 см).Двери в селах не запирали. Более того, деревенский этикет дозволял любому входить без стука в избу, но с обязательным стуком в боковое окно или с позвякиванием щеколдой на крыльце.
В русских деревнях существовало множество приемов символического очищения дверей. В день Богоявления (Крещения), например, повсеместно окропляли двери крещенской освященной водой, рисовали на них углем кресты, выжигали освященной в страстной четверг свечой кресты на притолоке (вершняке). С этой же целью на дверной косяк или на порог прибивали случайно найденные подкову, нож, обломок косы.
Основное пространство избы занимала печь. В иных избах с русской печью создается впечатление, что сама изба строилась вокруг печи. В большинстве изб печь располагали сразу справа у входа устьем к передней стене, к свету (окнам). Избы с печью слева от входа русские крестьянки пренебрежительно звали “непряхами”. Прясть обычно садились на “долгую” или “бабью лавку”, тянущуюся по противоположной длинной стене дома. И если бабья лавка находилась справа (при левом расположении печи), то прясть приходилось спиной к передней стене дома, то есть спиной к свету.
Русская духовая печь постепенно сформировалась из открытого очага, известного у древних славян и угро-финнов. Появившись очень рано (уже в IX веке повсюду распространены и глинобитные печи и печи каменные), русская печь сохраняла свою неизменную форму более тысячелетий. Ее использовали для отопления, приготовления пищи людям и животным, для вентиляции помещения. На печи спали, хранили вещи, сушили зерно, лук, чеснок. Зимой под опечком держали птицу и молодых животных. В печах парились. Причем считалось, что пар и воздух печи более здоров и целебен, чем воздух бани. Парение в печи полагалось самым целебным средством от многих болезней. Так, если заболевал грудной ребенок, его считали “недопеченым” и проводили обряд “перепекания” — на время засовывали в протопленную, но несколько остывшую печь на хлебной лопате (ср. Иванушка у Бабы Яги в русских сказках).
Плиты для жарения стали пристраивать к русским печам лишь с конца XIX века, хотя в городах они были известны со времени Петра I. В отличие от очага, огонь разводился внутри печи, что позволяло долго сохранять тепло. Но отдельных камер для топки и для варки, как это устроено современных “голландках”, не было.
По размерам печь была почти кубической: длина 1,8-2 м, ширина 1,6-1,8 м, высота 1,7 м. Верхняя часть печи делалась широкой и плоской, удобной для лежания. Внутреннее пространство печи — топка, горнило — делали большим: высотой 1,2-1,4 м, шириной до 1,5 м, со сводчатым потолком и плоским дном — подом. Прямоугольное отверстие в передней части горнила — чело, устье — плотно закрывалось большой заслонкой, во избежание потери тепла. Перед устьем устраивалась небольшая плоская площадка — шесток, на который ставилась утварь, чтобы ухватом задвинуть ее в печь. Справа и слева от шестка располагались специальные ниши — зальники, или очелки, где целый год сохранялись под золой горячие угли. Если хозяйка по недосмотру давала углям в очелках погаснуть, это считалось большим несчастьем для дома. Приходилось брать угли у соседей, которые не всегда их охотно давали — ведь с углями из дома мог уйти и домовой. И только в день зимнего солнцестояния старые угли во всех домах гасили, всей деревней трением добывали новый живой огонь и разносили его по домам на весь будущий год.
Русские печи всегда ставились на опечке. Это небольшой сруб в три-четыре венца из круглых бревен или плах. Поверх него устраивали горизонтальный накат, который засыпали песком и мазали толстым слоем глины. Эта глина и служила подом печи. В подпечье хранили ухват, кочергу, совок, лопаты. Считалось, что там же живет домовой.
Несмотря на ряд усовершенствований, русская печь до середины XIX века топилась “по черному”, то есть не имела дымохода. А в некоторых областях курные печи сохранялись и до начала века топилась “по черному”, то есть не имела дымохода. А в некоторых областях курные печи сохранялись и до начала XX века. В курной печи дым выходил прямо в избу, через устье и во время топки висел под потолком толстым слоем, отчего верхние венцы бревен были всегда покрыты черной копотью. Для осаждения сажи поверх окон по всему периметру избы устраивали специальные широкие полки — полавочники (полицы, грядки). Для выхода дыма из избы в стене устраивали небольшие волоковые оконца. Иногда дым выпускали через специальный дымоволок — отверстие в стене фронтона под самым коньком. Устраивали в крыше и дымники — деревянные дымовые трубы. Но чаще всего дым выпускали просто через дверь, открывая ее во время топки печи. Впрочем, и здесь ухитрялись не терять тепло, устраивая дверь с “полудверкой”: дверь в сени делалась двойной, так что во время топки наружную дверь распахивали настежь, а внутреннюю, не доходившую до притолки на одну треть, оставляли закрытой. Дым выходил наружу через образовавшуюся щель, а холодный воздух не проникал в избу.
Сами печи чаще делали из глины, лишь добавляя в толщу камни для большей сохранности тепла. Менее рациональной считали печь из обожженного кирпича. Установка глинобитной печи — это всегда обряд — “печебитье”. Хозяин готовил опечек, вымазывал глиняный под и устраивал форму для печи в виде обложенных досками чурок и дощатых стенок. Затем приглашались все парни и девушки деревни на печебитье. Глину, размятую здесь же, на полу избы, вбивали ногами, досками, молотками в приготовленную форму. Все это сопровождалось шутками, смехом, ритмичными песнями. За два часа работы печь была готова. На остатках глины устраивали пляски и “печные” угощения.
По наличию печи в постройке судили о ее предназначении. Если печи не было, то постройка считалась нежилой. Недаром в русской загадке спрашивается: “Чего из избы не вытащишь?” Отношение хозяев к гостю резко менялось, если ему доводилось посидеть на их печи. Он становился “своим”.
Практически все обряды перехода того или иного члена семьи в новый статус включали ритуальное обращение к печи. Так при родах, помогая роженице, открывали все заслонки в печи. В заключение свадебного пира бросали в печь пустой горшок, приговаривая: “Сколько черепья, столько молодых ребят!” В печи, поддавая пар квасом и пивом, проводили обряд очищения невесты перед свадьбой (“невестина баня”).
Часто для сохранения формы глинобитной печи в ее углы помещали вертикальные “печные столбы”. Один из них, который выходил к центру избы, устраивали почти всегда. От него к боковой и передней стене избы перекидывали широкие четырехгранные брусы, вытесанные из дуба или сосны. За постоянно черный от сажи цвет их прозвали воронцами. Располагались они на высоте человеческого роста. “Стоит Яга, во лбу рога”, — загадывали загадку на Севере про воронцы.
Тот из воронцов, который шел к длинной боковой стене, называли еще “брусом полатным”, так как на него опирались доски полатей, которые располагались над входной дверью, от печи до стены. На полатях спали, залезая туда с печи. Здесь сушили лен, пеньку, лучину, на день закидывали туда постельные принадлежности. Особенно любили сидеть на полатях дети — и тепло и все видно.
Второй воронец, шедший от печного столба до передней стены, часто называли “чуланным брусом”. Он использовался хозяйкой в качестве полки для ежедневной посуды. Иногда же по этому воронцу отгораживали от остальной избы небольшой чулан.
Оба воронца делили избу на три функционально разные части. Под полатями у двери располагался задний угол. От устья печи до передней стены — печной угол, или середа, или бабий угол. Самым большим и почетным был юго-восточный угол избы — большой, передний или красный угол.
Задний угол исстари был мужским. Здесь помещали коник — короткую широкую лавку, врубленную вдоль задней стены. Коник имел форму ящика с откидной плоской крышкой. От двери (чтобы не дуло ночью) коник отделялся вертикальной доской-спинкой, которой часто придавали форму конской головы. Это было рабочее место мужчины. Здесь плели лапти, корзины, ремонтировали упряжь, вязали сети и т.д. Под коником или в самом ящике хранили инструменты. Представление о конике как чисто мужском месте избы сохранялось вплоть до 30-х годов XX века. Женщине на коник садиться было неприлично.
Зато печной угол — царство женщины. Здесь у самого окна (у света) против устья печи всегда ставили ручные жернова (два больших плоских камня), поэтому угол называли еще “жерновым”. Вдоль стены от печи к передним окнам шла широкая судная лавка — своеобразный кухонный стол. На стене висели наблюдники — полки для посуды.
В печном углу женщины готовили пищу, отдыхали. Здесь во время больших праздников, когда приезжало много гостей, они ставили для себя отдельный “женский” стол. Мужчины даже своей семьи зайти в печной угол без особой надобности не могли. Появление же там постороннего мужчины расценивалось как грубое нарушение этикета. Более того, в некоторых северных деревнях появление постороннего мужика на бабьей половине избы воспринималось как оскорбление для всей деревни.
Будущая невеста во время всего сватовства должна была слушать разговор из печного угла. Оттуда она выходила и во время смотрин. Там ожидала приезда жениха в день свадьбы. И выход оттуда в красный угол воспринимался как уход из дома, прощание с ним.
Парадной частью избы был красный угол. Как бы не располагалась в избе печь, красный угол всегда находился по диагонали от нее. Красный угол всегда хорошо освещался, так как окна прорубались в обеих стенах, составляющих этот угол. В самом углу, сразу под полавочником помещали божницу с иконами и лампадкой, отчего угол получил еще название “святого”. Божницу устраивали в виде полочки (иногда двухъярусной), на которую ставили иконы. Считалось, что икона должна обязательно стоять, а не висеть. На божнице хранились святая вода, освященные верба и пасхальное яйцо, Евангелие. Сюда же, за иконы, складывали счета, долговые расписки, платежные тетради, поминальники. Непременно лежало перышко для обметания икон.
Сверху на божницу вешалась занавеска или “божник”. Так называли специально вытканное и вышитое узкое, длинной полотенце (20-25 см Х 300-400 см). Его украшали вдоль одной стороны и на концах вышивкой, тканым орнаментом, лентами, кружевами. Вешали божник так, чтобы прикрыть иконы сверху и с боков, оставив открытыми лики.
Вдоль стен (передней и боковой) красного угла шли лавки. Вообще лавки устраивали вдоль всех стен избы. Каждая имела свое назначение и название. На них сидели, спали, хранили вещи. Влево от двери шла лавка задняя, или пороговая. Ее-то и называли коником. За ней, вдоль левой длинной стены избы, от коника к красному углу шла лавка долгая, отличавшаяся от других своей длиной. Подобно печному углу, эта лавка традиционно считалась женским местом. Здесь шили, пряли, вязали, вышивали. Поэтому эту лавку называли еще бабьей. На долгую лавку клали в доме покойника, называя ее смертной.
Вдоль передней стены, от красного угла к печному, устраивали лавку короткую (она же красная, передняя). На ней во время семейной трапезы сидели мужчины. От передней стены к печи шла лавка судная. Поскольку ее использовали в качестве кухонного стола, то и делали выше остальных. Зимой же под этой лавкой, забранной решетками, устраивали насест для кур. И наконец, вдоль длинной стороны печи, до двери шла лавка кутная. На нее ставили ведра с водой, горшки, чугунки, укладывали выпеченные хлеба.
Лавка в крестьянском доме — это особое место, на которое позволено сесть не каждому. Чужой, входя в избу, должен был стать у порога, пока хозяева не пригласят войти и сесть. При переходе девочки в разряд девушки-невесты, она должна была преодолеть “полавочный путь” (несколько раз пройти по лавке взад и вперед), и только потом впрыгнуть в сарафан или поневу.
Но вернемся в красный угол. Здесь кроме божницы у сходящихся лавок (долгой и короткой) всегда ставили стол. В XI-XIII веках стол делали глинобитным и неподвижным. Тогда-то и определилось его постоянное место в доме. Подвижные деревянные столы появляются лишь к XVII-XVIII векам. Стол делали прямоугольным по форме и располагали всегда вдоль половиц в красном углу. Любое выдвижение его оттуда могло быть связано лишь с обрядовой или кризисной ситуацией. Особую роль играл стол в свадебных обрядах. Каждый этап сватовства и подготовки к свадьбе обязательно завершался застольем. А перед отправлением к венцу в доме невесты происходил ритуальный обход женихом и невестой стола и благословение их.
Вообще, стол осмыслялся как аналог храмовому престолу. Плоскую столешницу почитали “Божьей ладонью”, дающей хлеб. Потому стучать по столу, за которым едят, считалось грехом. В народе говорили: “Хлеб на стол, так стол престол, а хлеба ни куска - так и стол доска”.
В обычное время между застольями на столе могли находиться лишь хлеб, завернутый в скатерть, и солонка с солью. Тесто связан стол и с поминальной обрядностью. Если вдруг стол начинал шататься, то, считалось, должен умереть хозяин дома. На стол во время поминок ставили отдельный прибор для покойника. Если же покойник “заложный” (умерший не своей смертью), то кушанья для него ставили под стол.
Таким образом, стол, располагавшийся в почетном красном углу, был местом единения семьи, ежедневного удостоверения единства. Не случайно человек, которого приглашали отобедать за хозяйским столом, воспринимался как “свой”.
В красном углу происходили все значимые семейные события. Здесь выкупали невесту, отсюда ее увозили на венчание в церковь, в доме жениха ее сразу вели тоже в красный угол. Во время уборки урожая первый и последний сноп торжественно устанавливали в красном углу. Человек, пришедший в гости, мог пройти в красный угол только по особому приглашению. Во время строительства избы, если под углы первого венца клали монеты на счастье, то под красный угол клали самую крупную. Этот угол избы всегда старались особо украсить и держать в чистоте. Когда в середине XIX века в крестьянском быту стали появляться обои, то часто ими оклеивали лишь один красный угол.
Нижней границей жилого пространства избы был пол. На юге и западе Руси полы чаще устраивали земляные. Такой пол приподнимали на 20-30 см над уровнем земли, тщательно утрамбовывали и покрывали толстым слоем глины, перемешанной с мелко нарезанной соломой. Такие полы известны уже с IX века. Деревянные полы также древни, но встречаются на севере и востоке Руси, где климат суровее и почва более влажная.
Для половиц использовали сосну, ель, лиственницу. Половицы всегда укладывались вдоль избы, от входа к передней стене. Их стелили на толстые бревна, врубленные в нижние венцы сруба — переводины. На Севере пол часто устраивали двойным: под верхним “чистым” полом находился нижний — “черный”. Полы в деревнях не красили, сохраняя естественный цвет дерева. Лишь в XX веке появляются крашенные полы. Зато мыли пол каждую субботу и перед праздниками, застилая его потом половиками.
Пол — это граница, отделяющая людей от “нелюдей”: домовых, нечистой силы, умерших. Сами половицы связывались с идеей пути. Так мыть во сне полы — к перемене жилья, ходить во сне по половице — к свадьбе. Постель (а в летнее время часто спали прямо на полу) полагалось стелить поперек половиц, иначе человек умрет или уйдет из дому. Зато покойника укладывали вдоль половиц, ногами к выходу — ему в путь отправляться. И сваты при сватовстве старались сесть так, чтобы смотреть им вдоль половиц, — тогда сговорятся и уведут невесту из дома.
Верхней же границей избы служил потолок. Основу потолка составляла матица — толстый четырехгранный брус, на который укладывались потолочины. К матице подвешивались различные предметы. Сюда прибивался крюк или кольцо для подвешивания колыбели. За матицу не принято было заходить незнакомым людям. С матицей связывались представления об отчем доме, счастье, удаче. Не случайно, отправляясь в дорогу, нужно было подержаться за матицу.
Потолочины на матицу всегда укладывались параллельно половицам. Сверху на потолок набрасывали опилки, опавшие листья. Нельзя было только на потолок сыпать землю — такой дом ассоциировался с гробом. Появился потолок в городских домах уже в XIII-XV веках, а в деревенских — в конце XVII - начале XVIII века. Но и до середины XIX века, при топке “по черному” во многих местах предпочитали потолка не устраивать.
Важным было освещение избы. Днем изба освещалась с помощью окон. В избе, состоящей из одного жилого помещения и сеней, традиционно прорубалось четыре окна: три на фасаде и одно на боковой стороне. Высота окон равнялась диаметру четырех-пяти венцов сруба. Окна вырубались плотниками уже в поставленном срубе. В проем вставлялась деревянная коробка, к которой крепилась тонкая рама — оконница.
Окна в крестьянских избах не открывались. Помещение проветривалось через печную трубу или дверь. Лишь изредка небольшая част рамы могла подниматься вверх или сдвигаться в сторону. Створчатые рамы, отворявшиеся наружу, появились в крестьянских избах лишь в самом начале XX века. Но и в 40-50 годах XX века многие избы строились с неоткрывающимися окнами. Зимних, вторых рам тоже не делали. А в холода окна просто заваливали снаружи до верху соломой, или покрывали соломенными матами. Зато большие окна избы всегда имели ставни. В старину их делали одностворчатыми.
До IX века, а во многих местах и позже, крестьяне обходились вовсе без окон. Свет тогда проникал через дверь, обращенную к югу. Только в IX-X веках появились в избах маленькие волоковые окошки, которые заволакивались (задвигались) дощечками. Служили они, в основном, дымовыми отверстиями и света почти не давали. Косящатые окна (с косяками и оконницами) появились с XIII века. Первоначально их прорубали у себя в хоромах лишь князья и бояре. В небольшие ячейки оконниц вставляли слюду, бычий пузырь, брюховицу (пленка с брюшины животного). Вставляли и оконное стекло. Но оно было толстое, зеленое и мутное до полной непрозрачности. Гораздо больше света давала слюда. А уж рассмотреть что-либо через такие окна было вовсе невозможно.
Окно, как и всякий другой проем в доме (дверь, труба) считалось очень опасным местом. Через окна в избу должен проникать лишь свет с улицы. Все остальное опасно для человека. Потому, если птица влетит в окно — к покойнику, ночной стук в окно — возвращение в дом покойника, недавно отвезенного на кладбище. Вообще, окно повсеместно воспринималось как место, где осуществляется связь с миром мертвых. В день смерти человека на подоконник ставилась чаша с чистой водой, а к косячку прикреплялось полотенце. Считалось, сто сорок дней душа умершего еще находится в доме, умываясь водой и отдыхая на полотенце. В дни поминовения всех усопших по полотенцам, вывешенным на окнах, в дом на поминальную трапезу входили “Родители” — все умершие родственники. Первый масленичный блин, посвященный умершим, клали на волоковое окошко. Гроб с телом не крещенного ребенка или колдуна выносили через окно. Весть, полученная через окно, должна привести к кардинальным изменениям в жизни человека, услышавшего ее.
Однако окна, при их “слепоте”, давали мало света. И потому даже в самый солнечный день приходилось освещать избу искусственно. Самым древним устройством для освещения считается камелек — небольшое углубление, ниша в самом углу печи (10 Х 10 Х 15 см). В верхней части ниши делали отверстие, соединенное с печным дымоходом. В камелек клали горящую лучину или смолье (мелкие смолистые щепки, поленца). Хорошо просушенные лучина и смолье давали яркий и ровный свет. При свете камелька можно было вышивать, вязать и даже читать, сидя за столом в красном углу. Присматривать за камельком ставили малыша, который менял лучину и добавлял смолье. И лишь значительно позже, на рубеже XIX-XX веков, камельком стали называть маленькую кирпичную печку, пристроенную к основной и соединенную с ее дымоходом. На такой печурке (камельке) готовили пищу в жаркое время года или ее дополнительно топили в холода.
Чуть позже камелька появилось освещение лучиной, вставленной в светцы. Лучиной называли тонкую щепку из березы, сосны, осины, дуба, ясеня, клена. Для получения тонкой (менее 1 см) длинной (до 70 см) щепы полено распаривали в печи над чугуном с кипящей водой и надкалывали с одного конца топором. Надколотое полено затем раздирали на лучины руками. Вставляли лучины в светцы. Простейшим светцом был стержень из кованого железа с развилкой на одном конце и острием на другом. Этим острием светец втыкали в щель между бревнами избы. В развилку вставляли лучину. А для падающих угольков под светец подставляли корыто или другой сосуд с водой. Такие древние светцы, относящиеся к X веку, были найдены при раскопках в Старой Ладоге. Позже появились светцы, в которых горело несколько лучин одновременно. Они оставались в крестьянском быту вплоть до начала XX века.
По большим праздникам для полноты света в избе зажигали дорогие и редкие свечи. Со свечами в темноте ходили в сени, спускались в подпол. Зимой со свечами молотили на гумне. Свечи были сальными и восковыми. При этом восковые свечи использовали в основном в обрядах. Сальными же свечами, появившимися лишь в XVII веке, пользовались в быту.
Для их изготовление брали говяжье, баранье, козье сало. Худшим считалось свиное. Восковые свечи чаще выделывали катанием. Воск разогревали в горячей воде, раскатывали в валик, плющили его в длинную лепешку и, положив на край лепешки фитиль из льна или пеньки, вновь закатывали в валик. Сальные свечи чаще были “маканцами”. Для их изготовления фитиль, перекинутый через лучину, макали в растопленное сало. Затем вытаскивали, вешали на мороз застывать и вновь макали. “Маканцы” часто выходили тощими и неровными. К концу XIX века повсеместно распространяется домашнее литье свечей в лейках — металлических формах.
В доме, как и в одежде, богато орнаментировались все проемы (двери, окна, дымники, ворота, калитки). Многочисленные узоры должны были не столько украсить, сколько дать защиту. Сакральные изображения были необычайно устойчивыми. Это солнце в различных вариантах, громовые знаки (стрелы), знаки плодородия (поле с точками), конские головы, подковы, хляби небесные (разнообразные волнистые линии), плетения и узлы. Орнамент мог покрывать и весь интерьер дома, но особенно им усиливались печь, матица и красный угол. Обязательно орнаментировались разнообразные вместилища: сундуки, сусеки, укладки, скрыни, емкости для продуктов. А вот емкости для воды всегда оставляли без орнамента, почитая саму воду за сильнейшую защиту. Никогда не украшали и столешницу — ее защищала скатерть. Так на стыке конструкции и смысла рождалась красота.
© С.А. Ивлев
