- В смысле зала, в котором он проходил, да - самый большой и самый серьезный по звуку и свету. Я очень довольна, а прежде всего довольна тем, что люди пришли, потому что, честно говоря, все висело на волоске. Перед Новым годом выяснилось, что у меня фактически нет дизайна обложки, и мне пришлось 28 декабря искать такого дизайнера, который не уехал бы из Москвы и не напился на новогодние праздники - и был бы в состоянии адекватно оформить эту пластинку, а это была непростая задача. Конечно, собрать такой зал - большая ответственность. Некоторые журналисты, правда, написали, что все в зале были знакомы друг с другом, но ежику понятно, что 1300 человек по определению не могут быть знакомы, поэтому я считаю, что это некоторая победа.

- В конце 1980-х вы играли в театре МГУ, после чего исчезли, а в 1996-м году неожиданно появилась певица Ирина Богушевская. А что было в первой половине 1990-х?

- На самом деле певица Ирина Богушевская существовала, но была какой-то вещью в себе. Возможно, это плод уверенности в том, что ты пишешь талантливые песни. Я, отслушав огромное количество всякой музыки, имею право на свое мнение – у меня неплохая музыка, она достаточно высокого качества. И в связи с этим у меня было такое детское ощущение, как описано у Булгакова: никогда ничего ни у кого не просить. Я гордая женщина и думала, что сами предложат и сами все дадут. Но я просто забыла, что Булгаков это писал о вечной любви, - вот там действительно бессмысленно просить. А что касается славы и денег, то тут надо требовать. Поэтому у меня ушло определенное количество времени на то, чтобы лишить себя этих иллюзий. И я поняла, что надо все-таки прилагать усилия к тому, чтобы выдвинуться в мир и как-то предъявить ему себя. По-хорошему впервые серьезно заниматься пиаром мы стали только сейчас. Оказалось, что одних альбомов мало, чтобы о тебе узнали.

- А в театр вы попали случайно или целенаправленно?

- Не бывает ничего случайного. Поступив в университет, я, естественно, продолжала исполнять свои песенки.

- Вы писали песни до театра?

- Я начала писать песни в 3--4 года. Сначала про пингвинов, лошадей и собак, а лет с тринадцати я ориентировалась на мальчиков. Потом все это пошло таким беспрерывным потоком. В университете проходили смотры художественной самодеятельности. Я выходила, садилась к роялю и исполняла свои песенки. И однажды мне просто позвонили из театра и пригласили туда.

- А почему вы пошли учиться в университет, а не в Гнесинку или еще куда-нибудь - песни петь?

- У меня же нет такого музыкального образования, которое позволило бы поступить в Гнесинку. Я окончила школу в Будапеште, и поневоле мне пришлось прервать музыкальное образование, потому что по-венгерски учиться музыке было очень сложно, практически нереально. А кроме того, я же готовила себя к судьбе великой русской трагической поэтессы, наследницы Ахматовой и Цветаевой.

- Почему же тогда МГУ, а не Литинститут?

- Очень хотелось получить гуманитарное образование.

- А с родителями это, наверное, тоже как-то связано?

- Да, и с давлением родителей, но мягким таким давлением. Сейчас отмечали 250 лет МГУ, и страшно пафосные мероприятия проходили. В главном здании была некая церемония награждения звездой МГУ. Такая звезда, на ленточке. Награждали Лужкова, еще кого-то и еще кого-то. Церемонию вели Елена Ханга, Святослав Бэлза, Юлия Бордовских и Владимир Молчанов. Я вхожу в гримерку, где сидят все ведущие, и Бордовских говорит: "Ах, моя училка пришла". Дело в том, что, когда она училась на журфаке, я вела у них аспирантские семинары по истории философии. У нее и у Оли Журавлевой.

- То есть ваша специальность – история философии?

- Да, история зарубежной философии.

- А откуда у вас такая любовь именно к бразильской и аргентинской музыке?

- Потому что там тепло, а я ненавижу сугробы. Солнце - главная планета в моем гороскопе. Маленькой меня увезли в Багдад, и там мой слабый организм запомнил, что сорок градусов в тени – это хорошо. И теперь я мучаюсь, мучаюсь здесь с октября по март. Сегодня вообще не хотела из дома выходить.

- И вы с самого детства росли на этой музыке?

- Нет, нет. Конечно, я слышала какие-то босановы, потому что невозможно жить и ни разу не услышать "Каждую девушку". Но когда я лежала в больнице после аварии, а это было десять лет назад, мне принесли туда кассету с этой музыкой. И это, как выяснилось, единственное, что можно слушать в моем состоянии. У меня была контузия нервов - не головы, а плечевого сплетения, и при этом страшные боли тебя мучают. А эту музыку можно было слушать, и, более того, она как бы обладает терапевтическим эффектом. Она действительно снимает болевые приступы. И так я влюбилась в эту музыку - навсегда.

- Ирина, вы занимаете в русской музыке уникальную нишу, у вас нет ни одного конкурента…

- Ну почему, вот есть такая расхожая история. Когда вышла "Книга песен", мы, конечно, нашли способ передать ее Алле Пугачевой. Она послушала и сказала: "Это конкурентка Кристине, ее не пускать никуда". Я не знаю, насколько это правда, но я слышала такую информацию от людей из ее окружения.

- Кристине?! Но вы же совершенно непохожи!

- Может быть, это связано с тем, что Кристина тогда выпустила "Танго втроем". В журнале "Алла" обо мне напечатали очень хорошую статью - и все. Кристина действительно занимается совершенно другой музыкой, я ей не конкурентка. Да и потом, мне соревноваться с Кристиной - все равно что людоедке Эллочке с Вандербильдихой. У одной - бриллианты, а у другой - мексиканский тушкан.

- А почему при такой уникальной позиции вы до сих пор не стали национальной звездой?

- Мне кажется, что я в некотором смысле являюсь жертвой или заложницей политики программных директоров радиостанций. Сыр невозможно продавать, если его не выкладываешь на витрину. Если люди приходят в магазин, а на витрине нет, скажем, козьего сыра, то они его не купят никогда, они не знают, что он на свете есть, под прилавком. Такая же ситуация с моими песнями. Эфир – это витрина, а в эфир их не пускают, потому что всем кажется, что это не будет слушаться и продаваться. Это как если бы Татьяна Толстая пришла в издательство печатать книжку, а ей бы сказали: "Вы знаете, Татьяна Никитична, мы не будем печатать вашу книжку, потому что люди ее не купят".

- А вы думаете, что такая музыка будет потребляться публикой? Не той публикой, которая приходит на ваши концерты, а той, которая слушает Верку Сердючку и репертуар "Русского радио"?

- Да, я думаю, что круг потенциальных слушателей этой музыки очень широк. И мне кажется, что в нашей стране еще не сообразили очень простую вещь - что какой-то уникальный продукт может хорошо продаваться. Всем кажется, что только биг-маки хорошо продаются, а на самом деле трюфеля тоже продаются отлично. На самом деле мы с моими музыкантами неплохо живем за счет того, что в нашей публике есть кредитоспособная прослойка поклонников. Но я думаю, что, если бы моя музыка крутилась по десять раз в день в эфире "Русского радио", у нее были бы поклонники. Мне кажется, не надо за людей решать, будут они слушать или не будут. Им надо дать возможность самим сделать такой выбор. Вот. Почему-то меня очень боятся товарищи с радиовещания. "Городская чайка" или "Эти большие волны" с "Легких людей", мне кажется, запросто могли бы крутиться везде.

- И что, никто не берет? Даже "Серебряный дождь" не берет?

- "Дождь", по-моему, взял, но у нас с ними были договорные обязательства. Остальные не брали. Поэтому, когда я писала "Нежные вещи", я вообще с прибором положила на все форматы. Я не ставила перед собой цель выпустить пластинку, которая будет в эфирах, я ставила цель реализовать некий художественный проект, который у меня был в голове.

- А когда делали "Легких людей", ставили задачу быть в эфирах?

- Когда я делала "Легких людей", у меня было желание стать как бы ближе к мейнстриму, к тому, что крутится на радио. Мы сидели, думали над аранжировками. На самом деле "Легкие люди" - это вообще-то такой результат, о котором ты жалеешь. Но лучше жалеть о том, что сделано, чем о том, что не сделано. Я с "Легкими людьми" попала во все возможные западни, и в финансовую в том числе. У меня были страшные битвы по поводу аранжировок, я выкинула половину песен из этого альбома, потому что мне настолько не понравились аранжировки, что их даже не стоило переделывать. И в результате он вышел как бы усеченный и с компромиссами. Там есть три песни, которые мне нравятся, а остальные - нет. Но тем не менее я думала, что любое радио может взять "Городскую чайку", и, когда этого не произошло, я очень сильно надулась на всех.

- А почему вы так редко выпускаете альбомы? Потому что песен мало пишете или денег не хватает?

- Я песен пишу много, я очень плодовитая. У меня куча песен. И не то, чтобы денег не хватает, просто я очень капризная. Я же люблю живую музыку записывать, а это дорогое удовольствие. То есть альбом появляется тогда, когда находятся деньги на него. Раз где-то в два года они, наверное, находятся. Цепочка такая: в 2000-м вышли "Легкие люди", в 2002-м мне было некогда - у меня родился маленький ребенок, а в 2004-м мы записали "Нежные вещи". Правда, я собираюсь теперь работать в другом темпе, потому что много всяких интересных проектов. И вообще - пора брать почту, радио, телеграф и арсенал.

- Может быть, вы клубный артист? Ведь на самом деле клубная культура очень большая, у нее просто другой способ дистрибуции - ее не надо показывать по телевизору и передавать по радио, потому что информация распространяется через посетителей клубов.

- Ну нет, я считаю, что мою музыку надо крутить по телевизору и по радио. Она очень полезна для здоровья.

- Несколько лет назад вы написали у себя на сайте, что не хотите быть звездой. Это была сознательная позиция?

- А что я там написала, я не помню?

- Там была серия заметок про то, как вы готовите борщ. И публика возмущалась – звезда не может готовить борщ…

- На самом деле все мои знакомые политтехнологи меня просто высекли за эти высказывания. Они говорили: как можно было так снизить свой образ, как можно было так ужасно себя позиционировать, ну ты посмотри на себя - какой борщ? Написала бы, что сейчас ешь, там, карпаччо или не знаю что, но зачем ты написала про борщ? Это был какой-то внутренний протест, потому что мне показалось, что среди моих поклонников стали преобладать какие-то невменяемые люди, которые стали говорить: вы такая божественная. Я человек с юмором. У меня это вызывает раздражение. Я, конечно, понимаю, что реагировать надо по-другому. Сказать: вот да, я вся такая неземная, питаюсь амброзией исключительно, летаю над землей, а не хожу. Не надо было писать про борщ, потому что это все вранье. Не готовлю я, конечно, никаких борщей, в последний раз я делала это в прошлом феврале.

- То есть желание стать звездой есть? Вам нравится популярность?

- Конечно, нравится. Я, правда, не знаю, что такое настоящая популярность, я пока спокойно могу ходить по улицам.

- Вас не узнают?

- Некоторые начали сейчас узнавать после нашей бурной массированной рекламной кампании, и это приятно, хочу сказать. Я на самом деле хочу, чтобы люди ассоциировали лицо с музыкой. Очень многие люди слышали фамилию Богушевская, но не все могут совместить это имя, музыку и лицо. Надо, чтобы все это совпало.

- А клипы вы не собираетесь снимать?

- Да, конечно. Поскольку я в свои 50 (на самом деле Ирине 39 лет. – ГАЗЕТА) неплохо выгляжу. Конечно, собираюсь.

- Вас слушают только в больших городах или по всей стране?

- Ну вот, например, я ездила в город Белгород, и люди там подпевали. Для меня загадка, откуда они знают слова, но тем не менее есть какие-то удивительные высокие технологии, которые все это распространяют. Сейчас, после МХАТа, выходят статьи, рецензии. И я вижу, что многие критики оценивают даже не то, насколько хорошо мы играли, не то, насколько хорошо звучит мой голос. Они оценивают какие-то совершенно другие параметры, в частности, уровень раскрутки, даже уровень денежных потоков, которые вокруг тебя крутятся. И отчасти они правы, потому что артист - это не только голос, это не только внешность, это еще и твоя сила воли, и уровень других твоих способностей. Потому что на самом деле звезды – не те, у кого самый красивый голос, а те, у кого хватает выносливости, чтобы выдержать это. Живой такой пример. В начале января я работала на спектаклях «Веселые ребята», там страшные сквозняки за сценой. И когда ты выбегаешь потный переодеваться, то простужаешься. Я заболела жутким бронхитом - до сих пор кашляю по полтора часа утром и отплевываюсь. Тем не менее 10-го и 11-го я лежу пластом, 12-го иду во МХАТ на совещание, потом еду на репетицию, потом к дизайнеру, 13-го лежу пластом дома, ко мне приходят журналисты, и так продолжается все десять дней перед концертом. Вместо того чтобы ходить на массаж и к косметологу, я хожу к врачу, мне делают всякие ингаляции и все такое, и как-то я с этим бронхитом успеваю отработать концерт. Конечно, большой соблазн - выйти и послать, сказать, что я не могу, мне так плохо, извините, нет. Но если ты можешь это выдержать – молодец, тебе пятерка и возможность пахать дальше.

- И возможность уже ничего целый год не делать.

- Почему это целый год ничего не делать? Нет, я хочу работать, на самом деле.

- Вот я разговаривал с Валерией, она говорит: на следующий год я не буду ничего делать.

- Она себе может это позволить запросто, потому что пахала как лошадь несколько лет.

- Скажите, а существуют ли какие-нибудь планы у вас, Кортнева, Пельша восстановить какой-нибудь спектакль театра МГУ?

- Какой спектакль – «Кабаре»? Вообще-то нет.

- Я Кортневу задавал тот же вопрос, он ответил – да.

- Правда? Отлично, значит, у них есть такие планы. Я-то с удовольствием опять выйду с ними на одну и ту же сцену. Хотя мне бы очень хотелось, честно говоря, не делать капустников больше никогда. Я этот жанр не очень люблю, это все-таки какая-то кавээновская манера. Уж если делать, то надо делать дорогое красивое кабаре. Не варьете, где девушки пели, а именно кабаре, это на самом деле другой жанр.

- Когда нам ждать следующего альбома?

- Я думаю, что мы с Олегом Нестеровым достаточно быстро сделаем альбом ремиксов. Еще у меня лежит пятнадцать текстов, таких баллад, и я хочу сделать серьезную работу, с серьезными аранжировщиками поработать. Думаю, что, наверное, этим летом я не буду опять сидеть в студии. Может, через год, не раньше.